Начало Первой мировой в Европе: отношение воюющих сторон к населению и военнопленным на Восточном фронте

Первая мировая война определила весь последующий ход истории XX в. Несмотря на то, что прошло 100 лет после ее начала, интерес к ней, а также к тому героическому и трагическому, пережитому народами Европы в 1914–1918 гг., не исчезает.

Дестабилизационными процессами, миллионами жертв, разрухой, перекраиванием границ заплатило человечество за экспансионистские устремления правящих элит в начале ХХ в. Первая мировая не одно десятилетие напоминала о себе современникам. Не случайно молодое поколение, прошедшее окопы Великой войны, идентифицировало себя как «потерянное поколение».

События 1914–1918 гг. способствовали фундаментальным сдвигам в мировой политике, активизации социальных и национальных движений, геополитическим изменениям в международных отношениях. На месте рухнувших империй образовались новые державы. Восстановили свою государственность поляки, чехи, литовцы. Появилась она у эстонцев и латышей. Украинский народ не смог тогда отстоять государственность.

В советской историографии эта война была незаслуженно забыта. В научной литературе, в соответствии с идеологическими критериями, восторжествовала ленинская оценка войны исключительно как «империалистической» и «грабительской». Внимание ученых, как советских, так и европейских, в первые послевоенные десятилетия акцентировалось на изучении боевых действий, дипломатической борьбе, революционном движении. И если после Второй мировой на Западе исследователей Великой войны начинают интересовать социогуманитарные, культурологические аспекты (персонификация событий, ментальность, общественное мнение, благотворительность, «повседневность войны»), то в СССР тематика исследований оставалась на уровне 1920–1930-х гг.

Ситуация начинает меняться в конце 1980-х, на волне «перестройки», когда в советской исторической науке намечается отход от идеологических догм, происходит своеобразное возвращение «исторической памяти», которая до этого оставалась очень выборочной. Отказ от принципов классовости и партийности позволил отечественным ученым постепенно интегрироваться в мировой историографический процесс.

С обретением Украиной суверенитета актуализация интереса к истории войны прослеживается, прежде всего, на Закарпатье, Волыни, Буковине, которые в 1914–1917 гг. стали ареной военных действий. Силами общественности восстановлены военные некрополи в Звенятиче и Черновцах, где похоронены воины, павшие с обеих сторон. В 1990 г. на горе Маковке в Карпатах установлен памятный знак в честь украинских сечевых стрельцов, воевавших в составе австрийской армии и державших там оборону в апреле 1915 г. Во Львове в 1994 г. построен мемориальный комплекс сечевым стрельцам¹. На протяжении 2000-х гг. в Западной Украине сооружены десятки памятных знаков, связанных с историей этого национального формирования. В 2013 г. в Залещиках (Тернопольская обл.) реставрировали обелиск погибшим российским воинам 132-го запасного пехотного полка.

На территории Беларуси установлены мемориальные знаки в Бресте, у Ляхович, Сморгони, Крево, Вилейки, Ошмян. И работа в этом направлении в последнее время активизировалась. В г. Вилейке (Минская обл.) планируется открытие музея Великой войны. По данным белорусского исследователя В. Богданова, по состоянию на 2008 г. на территории республики известно более 200 воинских захоронений той войны².

В ноябре 2008 г. в 90-ю годовщину окончания Первой мировой, в музее-заповеднике «Царское Село» открыт, пожалуй, единственный в Российской Федерации памятник-обелиск героям 1914–1918 гг. Здесь же к столетию начала войны планируется открытие музея Великой войны.

За последнее десятилетие в украинской исторической науке заметно активизировалось изучение проблематики Первой мировой. Написано с разных методологических позиций несколько сотен исследований в виде монографий, диссертаций, статей, сообщений. В центре внимания исследователей ключевыми темами остаются национально-освободительное движение, боевая деятельность сечевых стрельцов, беженство, благотворительность, социально-экономическая жизнь Украины. Так, общественная жизнь Киева в 1914 г., по материалам местной периодики, была освещена А. Мингазутдиновым³.

События военных лет в Галиции, Волыни, Буковине подробно освещены в монографии С. Попика⁴ и в диссертации А. Мазур⁵. По мнению этих исследователей, политика российской администрации была направлена на борьбу с украинским национальным движением, греко-католической церковью, за полную русификацию края.

Деятельности украинской организации проавстрийской ориентации, созданной 4 августа 1914 г. во Львове и провозгласившей своей целью борьбу за независимость Украины, — «Союз освобождения Украины», посвящено исследование И.Г. Патера⁶. Пропагандистские мероприятия этого «Союза» среди военнопленных российской армии отражены в статье И. Срибняка⁷.

Нарастанию продовольственного кризиса на Украине в военные годы посвящено исследование Н. Шапошниковой⁸. На негативные последствия войны для сельского хозяйства украинских земель указал в работе Б.И. Заброварный⁹. О деятельности в украинских губерниях всероссийских Союза земств и Союза городов писал А. Доник¹⁰.

Монография А.П. Реента и А.В. Сердюка посвящена социально-экономическим изменениям 1914–1917 гг. в Украине, вызванным войной¹¹. Подведением итогов научных наработок украинских историков в этом направлении стала статья А.П. Реента и Б. Янишина¹².

Обсуждению украинских проблем, вызванных Первой мировой войной, был посвящен Всеукраинский научный круглый стол, проходивший в Киеве и приуроченный к 90-летию ее начала¹³.

Значительное количество работ по-прежнему посвящено созданию, организационным структурам, участию в боевых действиях, в том числе и в 1914 г. — украинскому национальному формированию в составе австро-венгерской армии¹⁴. Ход военных событий на украинских землях был проанализирован В. Волковинским и А. Науменко¹⁵. Историографический анализ общественно-политических процессов в Галиции в период мировой войны осуществил В. Великочий¹⁶.

В монографии В.Ф. Солдатенко и В.И. Головченко анализируется, как «украинская карта» использовалась в геополитических интересах противоборствующими сторонами¹⁷. В 1914 г. будущее украинских земель Берлин и Вена рассматривали в трех контекстах: 1) под протекторатом Германии, 2) в совместном австро-немецком управлении, 3) в унии с Румынией, ко- роль которой Карл І принадлежал к династии немецких Гогенцоллернов. Париж и Лондон в начале войны всерьез не рассматривали украинский вопрос, тогда еще их интересовала единая Российская империя — могущественный противник Германии на Востоке.

Значительное место в украинской историографии Первой мировой отводится теме беженства. Здесь следует указать диссертацию Т.М. Лихачевой и монографию Л.М. Жванко¹⁸. Эти авторы привели значительный фактологический материал и данные статистики, отметили явно недостаточную финансовую помощь беженцам со стороны государства, подчеркнули положительную роль общественных организаций. О помощи семьям запасных и раненым в первые месяцы войны в г. Николаеве опубликован материал и автором данной статьи¹⁹.

Обобщающим трудом украинских историков по истории Первой мировой войны стал вышедший в 2013 г. сборник статей ведущих специалистов²⁰. Тематически сборник состоит из 7 разделов и включает 36 публикаций. Первый раздел посвящен историографии Первой мировой, который представлен большой статьей А. Реента и Б. Янишина. В ней отмечается, что, как и ранее, определенное внимание исследователей уделяется описанию боевых действий. Однако, по их мнению, концептуально не изменилась оценка хода войны, прозвучавшая еще в советской историографии. Традиционно подчеркивается желание Германии превратить Украину в свою колонию. Вместе с тем указывается, что одной из целей войны со стороны Российской империи было уничтожение украинского национального движения в Галиции²¹. За последнее десятилетие защищено 7 кандидатских диссертаций, посвященных событиям в Галиции (1914–1917 гг.), в результате наметилась определенная диспропорция в исследованиях, соответственно усилий ученых заслуживают и другие регионы Украины. Популярным среди историков стал анализ различных политических ориентаций украинской элиты (России и Австро-Венгрии) в годы войны. Но это происходило без сравнительной характеристики подобных процессов, проходивших в центральноевропейском сообществе, среди чехов, поляков и других народов, не имевших собственной государственности. Далее отмечается, что некоторые работы украинских исследователей посвящены национальной составляющей проблемы беженцев. Так, в Австрии формирование лагерей для переселенцев проходило преимущественно по национальному признаку и при широкой поддержке национальных организаций. Правительство же России организовывало вывоз беженцев вглубь страны, ограничиваясь финансовой помощью, что приводило к отчужденности, сложности взаимоотношений беженцев с местным населением. Менее интенсивно по сравнению с советской историографией продолжается изучение социально-экономических процессов, хотя данная проблема требует своего внимания на региональном уровне. По мнению А. Реента и Б. Янишина, перспективным направлением для украинской историографии должно стать исследование «культуры» войны (быта, образования, церковной жизни, семейных отношений и т. п.), что послужило бы со временем появлению в украинской историографии обобщающей работы по данной проблеме²².

В следующем разделе издания рассматривается статус украинских земель в контексте геополитических интересов воюющих держав. Среди публикаций этого раздела следует отметить статьи С. Виднянского²³, В. Солдатенко²⁴ и В.Б. Любченко. Последний акцентировал внимание на деятельности накануне и в начальный период войны — москвофилов (пророссийской части западноукраинского политикума)²⁵. 29 июля 1914 г. в Киеве организован «Карпато-русский освободительный комитет», который возглавил эмигрант из Галиции Ю. Яворский. Привлекая широкий круг источников, этот автор назвал и еще одного наиболее вероятного инициатора создания данной организации — подольского помещика Д. Чихачева²⁶.

В третьем разделе книги проанализированы ход военных действий на Юго-Западном фронте²⁷, боевой путь украинских сечевых стрельцов²⁸, деятельность Черноморского флота в 1914–1917 гг.²⁹

В пятой части сборника показано нарастание кризисных явлений в социально-экономической жизни украинских губерний в годы войны, в некоторых статьях отображена региональная специфика Украины³³.

Общественным организациям и религиозным процессам посвящен шестой раздел сборника. Так, политика ограничений российской администрации по отношению к греко-католической церкви в Галиции (1914–1916 гг.) освещена в статье А. Заярнюк и В. Расевич³⁴. Благотворительная деятельность немецких колонистов в условиях нарастания в российском обществе борьбы с «немецким засильем» показана Ю. Берестень³⁵.

Последний раздел книги отобразил процесс становления национальных государственных образований на украинских землях в 1917–1918 гг.³⁶

В данной статье ставится цель осветить, каким в первые месяцы мировой войны на Восточном фронте было отношение воюющих сторон к мирному населению и военнопленным. На эту тему в современной украинской историографии почти не обращается внимания. Некоторый материал о действиях австро-немецких войск в 1914–1917 гг. в отношении мирного населения и пленных уже был опубликован мной³⁷. Источниковедческой базой послужила преимущественно периодика тех лет, а также сборник документальных материалов, который был опубликован в блокадном Ленинграде с предисловием академика Е.В. Тарле³⁸.

В Первой мировой войне проявилась невиданная до тех пор массовая и изощренная жестокость, после относительно «благонравных» войн ХVIII и ХІХ вв., когда, по мнению историков, еще сохраняли свою силу «традиции» воинского великодушия. Именно Первая мировая размыла принципиальные грани между воюющей армией и гражданским обществом. Как верно отмечается, «прежние войны вели профессиональные армии, сохранявшие что-то от рыцарских правил игры… Мировая война все переменила. Она загнала в окопы слишком много мужчин — добрую половину во всех великих цивилизованных странах… Жестокость надула паруса идеологий классовой и расовой борьбы… Война развязала вкус к жестокости, и он окрасил ХХ век»³⁹.

Безнравственный облик войны особенно проявился в 1914–1918 гг., когда нивелировалось положение армии и гражданского населения. ХХ век открыл эпоху индустриальных войн — стирание грани между фронтом и тылом. Первая мировая война накалила до предела и национальные распри. Впервые в истории стало практиковаться массовое заключение в лагеря интернированных граждан враждебных стран. Власти Австро-Венгрии осенью 1914 г. в концлагерь Талергоф стали отправлять и своих подданных — галичан, обвиненных в русофильстве.

С начала военных действий Германия стала систематически нарушать законы ведения войны. Издевательства над пленными и мирными жителями, бомбардировка населенных пунктов и т.п. послужили созданию в России специальной комиссии, занимающейся сбором и обнародованием подобных фактов. 29 января 1915 г. в Государственной думе принимается решение об образовании Следственной комиссии «для выяснения тех правонарушений и убытков, которые сделаны воюющим с нашим Отечеством народами»⁴⁰. 9 апреля была учреждена Чрезвычайная следственная комиссия под председательством сенатора А.Н. Кривцова.

С первых дней войны российская печать активно формирует, в лице Германии и Австро-Венгрии, образ жестокого врага. В газетах и журналах появляются очерки, разоблачающие идеологию пангерманизма и захватнические планы кайзера. «Система Бисмарка и Вильгельма ІІ дала свои плоды, и идеалы кулака сроднились с душой германца»⁴¹. Популярный петроградский журнал «Нива», проводя аналогию с современной войной, публиковал информацию из французских источников о зверствах пруссаков в 1870–1871 гг.⁴² И если первоначально карикатуры в российских изданиях изображали кайзера Вильгельма, кронпринца Фридриха, престарелого австрийского императора Франца Иосифа в сатирическом виде, то уже спустя месяц после начала войны образ Вильгельма формируется печатью в мрачных, зловещих тонах с эпитетом «кровавый». «3 августа возьму Брюссель, 11-го обедаю в Париже, 19-го — высаживаюсь близь Петербурга» — так, если верить печати 1914 г., строил свои походные планы Вильгельм⁴³. Австрийский эрцгерцог Фридрих обещал через месяц овладеть Киевом. Поэтому в первые недели войны настроение в российском обществе было тревожным, как и в 1812 г., ожидалось глубокое вторжение неприятельских армий.

Официальная пропаганда подготавливала население к возможности партизанской войны. Так, все иллюстрированные журналы обыгрывали сюжет о пленении крестьянками совершившего вынужденную посадку австрийского аэроплана. Правда, одни издания указывали, что случай имел место в Люблинской губернии, другие — в Подольской, третьи — в Волынской.

Для поддержания патриотических настроений печать сообщала о женщинах-воинах, награжденных Георгиевскими крестами, о детях-добровольцах, оказавшихся в Действующей армии. Так, только в Пскове за сентябрь 1914 г. станционные жандармы сняли с поездов более 100 детей, направлявшихся на фронт⁴⁴. Например, журнал «Огонек» поместил заметку о 103-летнем добровольце, участнике Крымской войны С.В. Двойникове, пожелавшем записаться в армию в нынешнюю войну⁴⁵. Читатель подводился к мысли — быть готовым к личному самопожертвованию, как на фронте, так и в тылу. В сознании общественности формировалось мнение, что подданные империи всех социальных слоев, вероисповеданий, возрастных категорий объединились вокруг идеи защиты отечества.

В начале военных действий символом жестокости немецких войск в нейтральной Бельгии считается разоренный захватчиками город Лувен, о котором в августе 1914 г. писала вся мировая пресса. На Восточном фронте с первых дней войны местом кровавой драмы стал расположенный в четырех верстах от границы губернский город Калиш.

Уже в день объявления войны, когда российская пограничная стража оставила город, вечером немецкие кавалерийские разъезды появились в окрестностях Калиша и спрашивали в польских деревнях: «Есть ли в городе казаки?» Ответы были одинаковые — в городе уже не было российских войск. На другой день утром в Калиш вошли разведывательный отряд велосипедистов, а затем батальон 155-го пехотного Прусского полка. Комендантом города стал немецкий майор Прейскер. Оккупация началась с разграбления магазинов и домов горожан.

Прейскер рассчитывал захватить деньги в казначействе, где действительно было несколько сотен тысяч рублей. Но губернский казначей П.И. Соколов успел их сжечь, по приказу министра финансов, в удостоверении чего показал немцам телеграмму из столицы. За это Соколова тут же расстреляли у дверей казначейства. Потом были расстреляны три чиновника, помогавшие Соколову уничтожить запасы казначейства. Жена Соколова, разыскивая труп мужа, видела, как у стены костела немцы расстреляли нескольких жителей, которые, не понимая по-немецки, не могли ответить на расспросы солдат⁴⁶.

Смелый поступок совершила и учительница одного из учебных заведений Калиша — Н.Н. Семеновская. Когда враг занял Калиш, у нее на руках были училищные деньги — 730 рублей. Она бежала из города, спрятав на груди казенные деньги. Не имея ни копейки своих денег, Семеновская за счет подаяний добралась до Петрограда и передала училищные деньги в Министерство народного просвещения⁴⁷.

Ночью третьего дня войны произошел случай, повлекший за собой «тевтонскую ярость» по отношению к мирным жителям Калиша. Российская официальная версия этих событий, базирующаяся на показаниях очевидцев, следующая: городской глухонемой нищий на требование немецкого часового остановиться продолжал идти, и солдат двумя выстрелами убил его. Пьяным немцам померещилось нападение «казаков». Немецкая рота, бросившаяся на окраину города в панике, была обстреляна своими же патрулями. Несколько десятков человек во время перестрелки вышло из строя. После этого началась расправа с мирным населением, которое объявили виновным в том, что ночью из домов жители якобы стреляли в немецкие войска⁴⁸. Город был обложен 50-тысячной контрибуцией. По свидетельствам очевидцев, на следующий день во дворе арестантского дома немцы расстреляли более 40 человек.

Городской голова Калиша Б. Буковинский, которому впоследствии удалось бежать от оккупантов, рассказал, что он посетил госпиталь, где лежали немецкие раненые. «Главный врач по моей просьбе дал мне 6 пуль, извлеченных из тел немецких солдат. Я отправился с ними к Прейскеру и показал ему их со словами: “Все эти пули немецкого происхождения, и не калишане, а ваши собственные солдаты расстреливали своих же”»⁴⁹. Прейскер в ответ потребовал немедленной выплаты контрибуции, угрожая расстрелом каждого десятого жителя. 50 тыс. рублей было собрано, и когда Буковинский «вручил их немцам, то был тотчас же сбит с ног, подвергнут побоям ногами, после чего лишился чувств. Когда же один из сторожей магистрата подложил ему под голову свое пальто, то был расстрелян тут же у стены»⁵⁰. Затем расстреляли чиновника Гофмана, только за то, что он вышел на улицу в форменном мундире.

Немцы взяли 20 заложников из местных чиновников, а также представителей православного, иудейского и католического духовенства. Среди заложников был и городской голова. Буковинский, чудом вырвавшийся из Калиша, рассказал о пережитом корреспонденту «Нивы»: «Нас держали под угрозой расстрела, по крайней мере, несколько раз повторялся омерзительный маскарад полевой казни. Нас расставляли вдоль забора, приказывали завязать глаза, а в нескольких шагах выстраивался взвод солдат с ружьями наизготове… От одних этих впечатлений можно было сойти с ума»⁵¹.

Вечером того же дня немцы выступили из Калиша к границе, а на следующий день в 10 часов утра по городу было выпущено германской артиллерией до 20 снарядов. Через несколько дней в город вошли уже отряд саксонской пехоты 7-го полка и несколько десятков улан. Эти войска в полном порядке вступили в Калиш, но вид мчавшейся по улице без седока лошади, вырвавшейся из рук немецкого улана на Вроцлавской улице, произвел панику среди саксонских солдат и вызвал с их стороны беспорядочную стрельбу, продолжавшуюся около двух часов. Десятки горожан погибли. Так, по свидетельствам санитаров больницы им. Св. Троицы, у дома Пулавского на Варшавской улице лежало 18 трупов жителей, среди них две девочки. Причем похоронить погибших немцы разрешили только через несколько дней⁵². В этот же день германские войска снова оставили город, а затем всю ночь бомбардировали его, выпустив до 400 снарядов.

При приближении после проведенной мобилизации значительных сил российских войск немцы отошли на свою территорию и очистили Калиш. Перед уходом город снова был обстрелян артиллерией, десятки мирных жителей погибли. За время оккупации было сожжено 420 домов, по неполным данным убытки составили 50 млн рублей. Об убытках в 2 млн руб. заявили и немецкоподданные граждане, проживающие в Калише, постройки которых пострадали во время обстрела германской артиллерией⁵³.

В сентябре немцы вновь заняли уже разоренный и опустошенный Калиш. Такой же участи в первые дни войны подверглись и другие польские города — Ченстохов, Новорадомск, Бендин, Вроцлавск. В Ченстохове, например, кайзеровские войска расстреляли 18 человек, богатейший Ясногорский католический монастырь был разграблен и осквернен. Комендант Ченстохова обложил город 20-тысячной контрибуцией. В посаде Клобуцк Ченстоховского уезда Петраковской губернии немцы за первые три дня оккупации расстреляли 27 «подозрительных» лиц⁵⁴. Корреспондент «Нивы», посетивший польский Радом, писал, что за пять дней своего пребывания немцы полностью разграбили город, церкви превратили в казармы⁵⁵.

Аналогично на занятых территориях действовали и австро-венгерские войска, которые в первые недели войны вторглись в пределы Люблинской и Холмской губерний. Так, в июле 1914 г., перейдя границу, австрийская кавалерия заняла д. Мельчен Грубешевского уезда Холмской губернии. 36 домов было сожжено, а 50 мужчин австрийцы увели с собой. За селом вражеские солдаты троих человек зарыли живыми в ямы, остальных пленников освободил подоспевший казачий отряд⁵⁶. На тот момент граница охранялась небольшими отрядами российской пограничной стражи. И пока происходила мобилизация и сосредоточивались ударные русские группировки, немцы и австрийцы быстро заняли некоторые приграничные территории.

По свидетельству священника Левитского из с. Ходываны Томашевского уезда Холмской губернии, во время церковной службы австрийцы на лошадях въехали в храм и открыли стрельбу в прихожан разрывными пулями. Несколько человек погибло, жена и дочь священника получили ранения. Через день австрийский офицер приказал расстрелять все местное население, однако «смилостивился» и казнено было 16 крестьян. Трагедия произошла и в соседней д. Юрово, где неприятель сжег все постройки. Прячась от оккупантов, в подвалах и ямах тогда погибло 39 стариков, женщин и детей. 18 крестьян из 60 уведенных австрийцами потом расстреляли. В с. Новоселки Томашевского уезда австрийцы повесили 8 человек, среди них одну женщину. В посаде Ходель Люблинской губернии они казнили 6 жителей⁵⁷. Бесчинства там австро-германских войск развеяли легенду об «освобождении» Польши от гнета монархии Романовых.

С фронта стали поступать известия о выставлении врагом перед собой в качестве прикрытия мирных жителей. Так, подпрапорщик 172-го пехотного Лидского полка Н. Иванюк сообщил, что у переправы на р. Стырь австрийцы гнали впереди себя в качестве прикрытия местных жителей. Заметив врага, российские войска начали стрелять, а пленники стали разбегаться. Тогда австрийцы открыли по ним огонь, в результате чего среди убегавших было много убитых. По свидетельству младшего унтер-офицера М. Воробьева, во время боя у Юзефова немцы с целью заставить прекратить губительный для них огонь российской артиллерии выставили перед своими окопами под обстрел местное население. Венгерские войска, заняв имение Коберники Сандомирского уезда, вывели всех его жителей во время перестрелки под огонь русских войск⁵⁸. Когда во время октябрьских боев под Варшавой у д. Бержезневицы немцы выставили перед окопами под обстрел обнаженных польских крестьянок, русские солдаты прекратили стрельбу. К вечеру в результате обходного маневра вражеские окопы были взяты. Невдалеке от немецких позиций были обнаружены трупы шести польских женщин. Они были расстреляны немцами, а их тела потом облиты бензином и сожжены⁵⁹.

На занятых территориях местное трудоспособное население вскоре стало рассматриваться противником в качестве источника для дешевой рабочей силы. В ходе военных действий 1914 г. в Австрию и Германию на принудительные работы вывозились люди с захваченных районов. Так, по свидетельству крестьянки д. Залесцы Кременецкого уезда Волынской губернии Н.И. Киричук, в день объявления Австро-Венгрией войны России ее деревню, расположенную в 10 верстах от границы, захватил австрийский отряд. Киричук и еще 5 девушек под конвоем отправили во Львов, где к ним присоединили 10 русских священников из Мехова, Петракова и других городов. Причем все священники были закованы в кандалах. Когда число невольников достигло 500, их отправили в Фрайштадт (Австрия). «Всех нас поместили в здании, похожем на казармы, мужчин отдельно от женщин. Каждому дали по снопу соломы, которая служила нам постелью. В течение четырех месяцев эта солома заменяла нам постель, так что завелось такое множество насекомых, что их выносили горстями. Утром давали нам по стакану чая, в обед суп с каким-то порошком, по вкусу напоминающим мыло; есть было невозможно… Поблизости находился сорный ящик, куда кухарки соседнего дома бросали шелуху от картошки. Наши бросались к этому ящику и часто с боем расхватывали шелуху и ели ее сырой». Женщины стирали белье для раненых австрийцев. Мужчины, в том числе и священники, использовались на тяжелой работе — впрягались в телеги и перевозили камни. «За всякую попытку протеста… запирали на два месяца в тюрьму, связав кандалами правую руку с левой ногой, перед этим били и в тюрьме морили голодом»⁶⁰. Вести о немецких зверствах шли отовсюду, где побывали австро-германские войска.

Не удивительно, что после вступления в Восточную Пруссию некоторые немецкие населенные пункты российское командование также обложило контрибуцией в отместку за Калиш⁶¹. Причем в российской прессе не замалчивались факты репрессивных действий русских войск в Восточной Пруссии. Так, журнал «Нива» опубликовал заметку «Мы и они», рисующую, по мнению редакции, благородство российского солдата. Приводился рассказ офицера, который за то, что местные жители стреляли в русские войска, приказал поджечь деревню. «Ко мне возвращается посланный мною солдат и докладывает: “Ваше благородие, этот дом никак поджечь нельзя, там малые дети”. “Правильно”, — только и мог я ответить»⁶². Однако это были единичные случаи.

В сообщении Главного управления российского Генштаба в сентябре 1914 г. отмечалось, что публикации в германской прессе о массовых жестокостях русских войск в Пруссии не соответствуют действительности. «В отдельных случаях, когда жители занятых нашими войсками населенных пунктов… предательски обстреливали наши войска, конечно, военные начальники принимали репрессивные меры, которые, однако, никогда не имели никакого подобия с теми безрассудными распоряжениями… столь характерно проявленными старшими чинами германской армии в Калише и Ченстохове»⁶³. В октябре 1914 г. российские издания сообщили, что, объезжая прифронтовую полосу, Николай ІІ в районе Ивангорода осмотрел разрушенные артиллерийским огнем католические храмы в Бржезницах, Опатцтве, Гневашеве и распорядился выделить необходимые средства на восстановление костелов⁶⁴.

Жестокости австро-немецких войск вызывали возмущение и протест международных организаций, и кайзеру Германии Вильгельму ІІ важно было оправдать поведение своей армии в Бельгии и России. Для этого и было начато следствие о русских «зверствах» в Пруссии. Во время разгрома в августе 1914 г. 2-й русской армии генерала А.В. Самсонова в немецком плену оказался командир 25-го корпуса генерал Н.Н. Мартос. Его хотели сделать ключевой фигурой судебного процесса, в частности инкриминировали ему обстрел из орудий мирного Нейденбурга. Мартос вспоминал: «Вызвали к следователю, который мне объявил, что я обвиняюсь в обстреливании не оборонявшихся населенных пунктов, в грабеже, в насилии над мирными жителями и особенно над женщинами и детьми, и что за эти деяния мне угрожает смертная казнь… Это тем более недостойно, что еще во время войны на бешеные нападки немецких газет на русскую армию… пастор Нейденбурга в газете “Берлинер Тагеблатт” поместил статью под названием “Пребывание русских в Нейденбурге”, в которой подчеркнул порядок и дисциплину в русских войсках и заявил, что никому из жителей не было причинено никаких обид или имущественного ущерба»⁶⁵. В марте 1915 г. генерал Н. Мартос, как сказано в документе, по «недоказанности обвинения» был освобожден от суда.

Соблюдение норм поведения российской армии в своих воспоминаниях частично признал и начальник штаба германского Восточного фронта генерал Э. Людендорф. В мемуарах он писал: «В августе и сентябре многие русские части вели себя при вторжении в Восточную Пруссию образцово. Винные погреба и склады охранялись… Казаки были свирепы и дики, они жгли и грабили. Многие жители были убиты. Вся ответственность за эти злодеяния ложится на русских»⁶⁶. Таким образом, во всех бесчинствах традиционно обвинялись казачьи войска. Созданный ореол их жестокости в годы войны постоянно подчеркивался германской прессой.

Однако именно репрессивная политика австро-немецких властей вызывала стихийное сопротивление населения на оккупированных врагом территориях. Малоизвестными, забытыми страницами истории этой войны являются антиоккупационные выступления и партизанские действия. Так, в сообщениях Штаба Верховного главнокомандующего русской армией упоминаются отдельные факты партизанских действий местного населения западных польских губерний, которые в первые недели войны стали театром военных действий. Так, в августе 1914 г. в районе Нешавы (Плоцкая губерния) польский партизанский отряд из 60 человек вступил в бой с 42 немецкими уланами, которые грабили местных крестьян. Почти весь немецкий полуэскадрон был уничтожен, а 6 пленных доставлены русскому командованию во Вроцлавск. Потери партизан составили 15 убитыми и ранеными⁶⁷. В октябре 1914 г. в районе Ченстохов — Петраков польское население начало партизанские действия. Вблизи Новорадомска железная дорога была повреждена, и немецкий поезд потерпел крушение⁶⁸.

Таким же, как и к мирному населению, было отношение австро-германцев к русским раненым и военнопленным. В прессе сообщалось о случаях расправы германской стороны с ранеными, обстреле санитарных поездов, госпиталей и т. п. Так, в августе 1914 г. в Восточной Пруссии санитарный транспорт из 8 линеек, перевозивший около 100 российских раненых и имевший поднятые флаги Красного Креста, был окружен и расстрелян с расстояния не более чем в 200 шагов тремя эскадронами немецкой кавалерии.

У Эйдкунена санитарный поезд был обстрелян из засады немецкими войсками. По сведениям очевидца старшего унтер-офицера 228-го Куликовского пехотного полка Е. Пономарёва, на всех вагонах поезда имелись опознавательные знаки и флаги Красного Креста, которых германцы не могли не видеть. Из 300 раненых спастись от гибели и плена удалось не более 30.

У крепости Ивангород немцы подожгли сарай с тяжелоранеными военнопленными, в огне погибло 66–68 раненых. Осенью 1914 г. командир 26-го пехотного Сибирского полка сообщал в штаб 7-й Сибирской стрелковой дивизии, что немцы открывали огонь по санитарам, имеющим повязки Красного Креста, в результате чего множество раненых остаются на поле боя без медицинской помощи⁶⁹.

Уже в августе 1914 г. член Главного управления Российского общества Красного Креста А.И. Гучков обратился с протестом в организацию Международного Красного Креста в Женеве, в котором фиксировалось систематическое нарушение международных конвенций австро-немецкими войсками по отношению к раненым и военнопленным⁷⁰.

В штабе Киевского военного округа в октябре 1914 г. стали известны факты использования австрийцами в боях у Люблина и Львова разрывных пуль, причиняющих тяжелые ранения. Это являлось нарушением «Петербургской декларации 1868 г. и Брюссельской конференции 1874 г., согласно которым употребление на войне разрывных снарядов весом менее 400 граммов недопустимо»⁷¹. В ответ Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич своим приказом повелел «безусловно, расстреливать всех чинов австрийской армии, у коих окажутся такие пули, рассматривая их, как преступников»⁷².

За время войны, по данным Н.Н. Головина, в германский плен попало около 2 млн 417 тыс. российских солдат и офицеров. Уже тогда их положение, в отличие от пленных других держав, было гораздо хуже. От каторжного труда, голода, издевательств на чужбине погибло более 200 тыс. русских военнопленных. По немецким данным, бежало 260 тыс. российских узников, из них 24 офицера и 60 295 нижних чинов ушли от преследований и вышли к своим⁷³.

Так, свидетельства двух нижних чинов М.И. Ситнова и Ф.И. Кабанова, попавших в плен в августе 1914 г. в Восточной Пруссии и оказавшихся в лагере Шнейдемюль, а затем после ампутации в лагере ног через Красный Крест вернувшихся на родину, таковы: «Когда я, — вспоминал Ситнов, — пришел в Шнейдемюль, там никакого помещения для нас не было. Пришлось ночевать в поле. На утро нам выдали железные миски и этими мисками мы рыли себе ямы, чтобы укрыться от непогоды и холода… Били плетьми, прикладами. Однажды, предполагая существование среди нас спрятанного знамени, сделали у нас обыск, для чего заставили раздеться догола, построили в ряд, а затем стали избивать голых палками. За всякий пустяк привязывали к столбу. Во время тифа у нас ежедневно умирало человек по 20–30. В плену жилось так плохо, что, даже умирая, буду помнить». Узник Шнейдемюля Кабанов вспоминал, что их заставляли выполнять окопные работы. «Сначала мы отказались от этой работы, не желая устраивать укрепления для врагов, но тогда немцы стали по нас стрелять и убили 25 человек; после этого они отправляли нас на работы мелкими партиями, причем подгоняли ударами прикладов и резиновых палок. Вообще били нас постоянно, и не только рядовых, но и пленных офицеров. Пищу нам давали очень скудную… Для того, чтобы получить пищу, приходилось вставать ночью и образовывать очередь у кухни… Иногда наши переводчики заявляли, что есть прибавка, и когда к котлу подходила толпа человек в 200–300, то выдавали суп двум-трем, а остальные получали вместо супа удары палками».

Взятый австрийцами в плен унтер-офицер 1-й роты 13-го стрелкового полка Н. Ниц после побега из плена рассказал: «В Венгрии (Эстергом-Табор) нас, пленных, выгнали в поле, окружили проволокой и заставили пробыть под открытым небом под проливным ливнем в течение трех суток. Наиболее слабые из нас, не имеющие шинелей, ни палаток (это было в сентябре), в количестве около 2700 человек умерли как от истощения и простуды, так и, по-видимому, от холеры. Около 200 пленных, подозрительных по холере, были отведены в отдельный сарай, который затем сожгли вместе с ними… Я готов теперь скорее покончить с собой, чем опять попасть в руки противника».

Об условиях содержания в лагере для пленных в Бранденбурге вспоминал унтер-офицер И.И. Кудряшев: «В этом лагере в трех дощатых бараках было около 11 тыс. человек пленных, из них 100 французов. Многим не хватило места в бараках, и они располагались под открытым небом на соломенных тюфяках. Местность была сырая, погода холодная… Ввиду таких условий развился повальный тиф, переболело им до 9 тыс. человек, из них умерло 1000 человек. Немецких врачей не было в лагере. Лечили больных наши же пленные врачи. Из врачей от тифа умерло 5 человек… Наши врачи сами на свои деньги покупали лекарства и инструменты. В лагере мне отняли обе ноги».

О положении военнопленных офицеров в германском плену сообщал в конце 1914 г. в рапорте штабс-капитан 4-го Гренадерского Несвижского полка Самохвалов. Будучи дважды раненным, он в октябре попал в плен. «За три дня пребывания в плену ни меня, как раненого офицера, ни нижних чинов здоровых и раненых не поили и не кормили… Немецкие врачи в общем относились к нам… пренебрежительно и по 6–8 дней не делали перевязок… Здоровых нижних чинов-пленников впрягали в телеги и лазаретные линейки и развозили на них груз и раненых…»⁷⁴.

Таким образом, первые шесть месяцев Первой мировой войны показали, что войска Германии и Австро-Венгрии действуют на Восточном фронте, нарушая международные конвенции ведения боевых действий. Об этом свидетельствовали многочисленные факты. Грабеж мирного населения, взятие заложников, обстрел беззащитных городов, издевательства над ранеными и военнопленными — такие методы использовались противником с первых дней войны на русско-германском фронте. Приведенный материал позволяет сделать вывод о том, что начало военных действий между воюющими сторонами способствовало эскалации невиданной жестокости по отношению к тем категориям (мирное население, военнопленные, раненые), защита которых регламентировалась международными конвенциями и в свое время гарантировалась также и участниками Великой войны.

В. А. Пархоменко, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Украины Николаевского национального университета (г. Николаев, Украина)